Муха

Муха сидела на стене и внимательно смотрела Васе в глаза.

— Чего она хочет? — подумал Василий.

Полусогнутые передние лапы готовы к прыжку. Взгляд внимательный, не моргает. Так, наверное, маньяк смотрит на свою жертву. А может, это просто огромные очки? И тут Васю осенило — это не муха, это робот!

Ну конечно! Это же всё объясняет! Эволюция не нуждается в насекомых. А зачем они, если уже есть рыбы, птицы и люди? Нас, пятипалых землян, после числа три роднит число пять. И не зря над Кремлём сверкают пятиконечные звёзды — это знак! Мы, пятипалые, — свои. Даже морские звёзды. А шестирукие (или шестиногие, или шестипалые) — чужие. И даже не чужие, а искусственные, созданные, чтобы нас изучать или даже мучать. (Или — таки мучить?) Мухи — это роботы! Их и прихлопнуть не жаль. Но разве её поймаешь? Она ведь ловкая — вжик, и нету! А-а-а... вон она — притаилась и наблюдает мои муки.

— Не дождёшься! — сказал Василий и окончательно проснулся.

Чем хороша кухня? Там расположен кран — источник вечной жизни. Он хоть и старый зануда, капает всю ночь напролёт, но добрый и отзывчивый — откашлявшись и поворчав, он щедро наполняет холодной водой с привкусом хлорки такую же старую, треснувшую чашку. Два глотка живительной влаги — и жизнь опять прекрасна! Теперь можно не спеша обдумать утренний инсайт.

Итак, мухи — это не просто мухи. Это роботы!

Размышления Василия были прерваны стуком в дверь. Стучал Петрович.

— Ты чего так рано? — удивился Вася.
— Что рано?
— Дык ведь утро ещё.
— Какое утро? В Америке — утро, а у нас магазин скоро закроют. Утро! — Петрович деловито выгрузил содержимое авоськи. — Ужинать пора, — добавил он и бесцеремонно уселся за стол.
— Ты это... не торопись, ты сначала послушай, что скажу, — Василий хотел было так прямо и сказать, что муха — это робот, но не сказал. Глупо.

— Ну? — с интересом откликнулся Петрович. Вечер предстоял длинный, поэтому любой разговор был в радость.
— Ладно, давай начнём, а я потом доскажу.
— А не забудешь? — подозрительно спросил Петрович. Он знал такую особенность Василия — что тот иногда забывал, что хотел сказать, и говорил о другом. А потом сокрушался, что что-то хотел сказать, но забыл — что.
— Не забуду. Этого не забудешь. Она сама напомнит. Появится ниоткуда, сядет, посмотрит на тебя — и сразу вспомнишь.
— Кто — она? Машка?
— При чём тут Машка? Хотя... может, и Машка тоже? Спасибо, Петрович, за идею, — Василий задумался.
— Пожалуйста, — пожал плечами Петрович. — Мне не жалко. Ну дык что, по второй?
— Не торопись.

И Василий рассказал Петровичу про своё открытие.

— Не-е-е... — протянул Петрович. — Этого не может быть!
— А эволюция? — настаивал Василий.
— Ну, эволюция — это другое дело. Ежели эволюция, то и у иероглифа есть душа и смысл.
— А что, разве нет?
— Ну не знаю... Если иероглифы произошли от людей, то пусть этот войдёт с нами в контакт — третьим будет. Вот у него и спросим.

Петрович повернулся к подоконнику и ткнул пальцем туда, где в куче обгорелых спичек ещё вчера лежал иероглиф. Иероглифа не было. Лишь сухой кленовый лист одиноко лежал, зацепившись за шпингалет. А спичек не было.

— Может, Абрам забрал? — с тревогой спросил Петрович.
— Звоним Абраму, — сказал Василий.

Абрам пришёл быстро. Да и что там идти — спуститься на два этажа ниже, даже лифта ждать не надо.

— Нет, я не брал — Яхвой клянусь! — сказал Абрам и хотел было перекреститься, но не стал.
— Не ври, ты атеист, хоть и еврей, — подозрительно сощурился Василий.
— Ладно, если честно, то я не помню. Но точно помню, что не брал. Зачем мне обгорелые спички?
— Тебе видней, — наступал на приятеля Петрович. — Признавайся, куда иероглиф подевал?
— А зачем он вам? Я его помню, нарисовать смогу, если что.
— Нам рисовать не надо. Мы и сами нарисуем, если что. Нам поговорить с ним надо. По душам — как с нашим потомком.
— Поговорить? Это дело хорошее, богоугодное, как говорят верующие люди. Ладно, держите своего иероглифа.

Абрам вытащил из кармана коробок спичек и высыпал содержимое. Все молча уставились на кучу обгорелых спичек, лежащих в центре стола.

— Ну и что теперь? — спросил Абрам.
— Наверное, иероглиф нам что-то говорит, — сказал Петрович.
— Тут без переводчика не обойтись, — задумчиво произнёс Василий.
— Где ж его найдёшь? Время-то позднее, — покачал головой Абрам.
— Где-где... Хрен его знает, где. Давай, Абрам, переводи из общих соображений — у тебя это ловко получилось вчера.
— Ладно, давай попробую.

Василий принёс остатки свечки, оставшейся с позапрошлого дня рождения, когда Машка устроила для неразлучных друзей настоящий праздник со свечами. Петрович зажёг свечу, выключил свет и задернул занавеску. Иероглиф, казалось, ожил в свете колеблющегося пламени. Под горкой спичек появились движущиеся тени. Где-то далеко громыхнуло, завыла полицейская сирена, залаяла собака и заухала сова. Хлопнула форточка — и резкий порыв ветра задул свечу. Стало совсем темно.

— Я открою вам тайну, — послышался голос.

…

Утро следующего дня выдалось мрачным и холодным. Муха деловито чистила лапки, сидя на краешке тарелки, а в центре стола лежала куча обгорелых спичек.

— Если не я, то кто, кроме меня, всё это уберёт? — подумал Василий и мечтательно представил, как утром он сидит за чистым столом, а Машка подаёт ему кофе с гренками на блюдечке с голубой каёмкой. Светит солнце, щебечут птицы. За столом, подперев голову руками, сидит беременная Машка и с любовью смотрит на Василия. На подоконнике лежит спичечный коробок, а в коробке — обгорелые спички.